Самодержавный попаданец. Петр Освободитель - Страница 78

Восторженный гул волной прошелся среди собравшихся, но тут же прервался. Увидев ожесточившееся лицо фельдмаршала, все разом замолкли. Старик повернулся назад и увидел, как от стен дымящегося от трехдневной бомбардировки Очакова быстро пошли два офицера, сворачивая белый флаг. И все для него сразу же стало ясным.

— Мы послали к сераскиру парламентеров с требованием о сдаче. Вы видите — он отказался. Государь мне пишет, что живот даровать тем, кто о пощаде просит. Сераскир отказался — участью Бендер пренебрег. А потому приказываю войскам, мне врученным…

Старик остановился, цепким и строгим взором обвел генералов и офицеров. Те сразу подтянулись, лица стали решительными и суровыми — штурм много крови отнимет, это все понимали ясно.

— Возобновить обстрел немедленно! Через три часа, по красной ракете, колоннам идти на приступ. Гренадеры и охотники впереди. И еще одно — император Петр Федорович приказывает… Тех, кто о сдаче не помышляет, — бить без жалости. Город отдаю на три дня!

Лица солдат и казаков, что на отдалении прислушивались к громким словам фельдмаршала, моментально вспыхнули ликующей радостью. И тут же по солдатским рядам пошел гул:

— Три дня на город дал!

— Братцы, Живодер расщедрился!

— Ужо оторвемся, станичники!

— Погуляем всласть!

— Наконец-то подобрел!

Фельдмаршал усмехнулся — он знал солдатское нутро. Разграбление взятого штурмом города — дело обычное. Распаленные яростью и озверелые от своей и чужой крови солдаты всегда бесчинствуют. Так зачем их сдерживать — ведь правильно государь ему отписал — если враг не сдается, то его уничтожают. Такой кровавый штурм туркам уроком станет, и более коменданты других крепостей упрямиться не будут. Османы жестокость сами понимают и одобряют, иного не приемлют.

— Очень надеюсь, господа генералы, что солдаты будут достойны вашей храбрости, какую показывает его императорское величество, не жалеющий сил и крови для победы русского оружия!

Генералитет от слов фельдмаршала посуровел лицами и угрюмо засопел. Кому хочется прослыть трусом, а потому пожелание фельдмаршала было, по сути, приказом возглавить штурмующие колонны. Могут, конечно, и убить при штурме, но на миру и смерть красна, зато слава будет принадлежать только храбрецам, что османскую ярость переломят.

— Флоту атаковать совместно с войсками, — Миних повернулся к стоящему в одиночестве моряку в черном мундире с серебряными погонами. Он его запомнил по дерзкой ночной вылазке, когда удалось взорвать турецкие корабли, и приказал командору оставить дерзкого капитана у него для связи с флотилией.

А на самом деле выполнил тайное указание императора — если ночной подрыв будет удачным, то под любыми предлогами, но не четким прямым приказом, сих моряков к бою не подпускать, пока он сам к Очакову не прибудет после баталии.

— Я видел, как вы шестовые мины на учениях ловко под днища кораблей подводите и с грохотом взрываете. Сейчас в настоящем деле их и опробуйте, не баржи вам подрывать все время, а потому атакуйте всеми силами турок в лимане!

— Есть атаковать всеми силами!

Лицо моряка и просветлело, и ожесточилось. Семен Хорошкин прекрасно понимал, что даже под прикрытием дымовой завесы только одна из трех полугалер сможет ткнуть шестовую мину под борт. Остальных турки потопят. Но и слава будет яркой!

Одно плохо — ему самому в атаке участие никак не принять. Фельдмаршал повелел все время быть рядом, дабы вовремя разъяснять, что происходит в лимане. Оно и верно — морское дело сложное, и согласовывать действия осадных войск и флотилии нужно умело.

Семен Хорошкин отошел от Миниха на несколько шагов, и тут одновременный залп осадных орудий оглушил его и заставил ускорить шаг. Кораблям ведь тоже было нужно время, чтобы лучше подготовиться к атаке.

Петропавловск

Иван глянул на красную распаренную морду Шванвича и улыбнулся. Баню ему умельцы местные строили, да и сам он им помогал собственными руками. А как иначе — без хозяйского догляда баловство будет сплошное, да и с кого потом спрашивать. Без бани в этих краях нет жизни, тоска сплошная. Первым делом здешние казаки, как на место приходят, часовню ставят, а потом завсегда баню. И только после этого жизнь начинается — дома строят, государевы амбары, частокол от лихих людей да многое другое, без чего острог жить не может.

— С легким паром тебя, пенитель морей, — ехидно поприветствовал Иван Шванвича. Тот уже напарился досыта, вымыл потом мальчонку, и они втроем сидели за столом в чистом белье и подштанниках. Чего чины соблюдать, раз у старинного если не друга, то приятеля находишься!

Тем паче решили в обширном предбаннике «обмывание» совершить, плавание отметить. Таков обычай. А завтра наденут они форму новую, шпаги на себя навесят, новомодные эполеты на плечи лягут — и вперед, на бал к наместнику. Хотя данное мероприятие с петербуржскими не сравнить — танцевать могли лишь два десятка проживавших в городе бывших гвардионцев да несколько их жен, что с супругами в ссылку отправились. Даже величайшую ценность с собой привезли для музицирования — клавесин.

А местный «свет» — купцы, штурманы, казачьи пятидесятники, пообтесавшиеся в их кругу промышленники из Иркутска и Томска, понятий никаких не имели о шляхетской культуре — плясали до упаду под рожок да балалайки с бубнами. А про политес только несколько лет назад узнали, благо гвардейцы учителями стали первыми…

— Ну, ты, брат, и живешь. Богато! — Шванвич выдохнул, сглотнул, дернув кадыком, жадными глазами взирая на накрытый служанкой из местных камчадалов стол.