Самодержавный попаданец. Петр Освободитель - Страница 59

Тысячу самых кровожадных майонитов расписали по экипажам линейных кораблей, приставив к каждому греку по морскому пехотинцу для обучения — тут не побалуешь, а взамен на берег списали с эскадры русских, что составили крепкое ядро.

Три греческих батальона развернули в полки — охотников было за глаза, в очередь выстраивались, и многих отсеивали. Пока русские воевали с турками, за три месяца они превратили вчерашних разбойников и крестьян в нормальных солдат, вооружив их старыми ружьями.

И сегодня ему предстоит провести проверку новоявленным спартанцам — с наскоро подготовленным греческим батальоном и с ротой русских стрелков, с тремя пушками он неделю назад подошел к Коринфу и закрыл дорогу, ведущую через узкий перешеек. Успел вовремя — османы начали переброску своего наспех сформированного из местных мусульман воинства на помощь осажденным в Морее гарнизонам…

Петербург

— Помилосердствуйте, нет моченьки терпеть! У-й! Больно!

Висящий на дыбе человек вихлялся всем телом, от него шел такой запашок, что даже видавший виды глава Тайной экспедиции Сената Степан Иванович Шешковский брезгливо поморщился.

Подл человек, это он давно знал, а потому и слаб. Но каков этот упырь — кнутом его чуть пригладили, кат вполсилы бил, ему на то указано было, ан нет, сразу же и обгадился. И как теперь допрос вести, если смрад ноздри забивает и дышать невозможно?

— Больно?! — участливо осведомился главный инквизитор Российской империи. — А когда ты из пистолей свинцовыми пульками по голым девкам палил, тебе не больно было?

Голос Шешковского прозвучал с такой жгучей ненавистью, что висящий на дыбе человечек завыл во весь голос, обливаясь потоками слез и мочи. Его буквально колотило от дикого страха.

— Пьян и глуп был, батюшка! Помилосердствуйте!!!

— Жги! — крикнул Шешковский кату. — Пять ударов!

Кнут свистнул в воздухе и опоясал голую спину — из рассеченной кожи брызнули во все стороны капли крови. Пытаемый заорал во весь голос, ощерив рот и выпучив глаза.

Но через пару секунд новый удар ожег его спину. Палач был опытен и по голосу своего господина определил, что тот требует бить без жалости. Вот он и постарался от души, если она, конечно, есть у заплечных дел мастеров.

— Смилуйтесь!!!

— Заткнись!!! — с яростью крикнул Шешковский в ответ на животный, идущий из самого нутра вопль.

Свист кнута прервал вой, последовал еще один удар, и человек захрипел, а с пятого дернулся и безвольно повис, потеряв сознание.

— Отнеси, вправь руки! — тихо бросил Шешковский палачу и повернулся к писцу, скромному, неприметному чиновнику, что скрипел гусиным пером в закутке за столиком. — И лекаря к нему отправьте! На суде он должен быть как огурчик!

— Слушаюсь! — Чиновник тут же услужливо вскочил и шмыгнул за дверь вслед за катом, что волочил снятого с дыбы человека.

— Чуть под монастырь не подвел, сучий сын! — Шешковский перестал сдерживаться и заметался по пыточной, зная, что за ним сейчас никто не подглядывает, а потому донести, кому надо, не сможет.

Он бы этого гаденыша разорвал собственными руками, горло бы перегрыз, но им двигала не ненависть, а животный страх. Сам же виноват, что не углядел, меры заранее не принял.

Не то страшно, что помещик забаву себе устроил — крепостных девок нагишом в парк отправлял и с пистолетом на них охотился. Подумаешь, дюжину душ так умертвил! Раньше бы Степан Иванович даже и не пошевелился, чтоб такому злыдню даже пальчиком погрозить, — твои крепостные, что хочешь, то над ними и делай!

Но не сейчас, когда семь лет тому назад государь-батюшка указ строгий издал — токмо он над животом своих подданных властен! А ежели кто из помещиков крепостных своих жизни лишать будет, то того он за своего врага почитать будет. Кто же прознает о мучительствах, что к смерти привели, заново «слово и дело» кричать обязан, а ежели утаит душегубство, то соучастником его отныне становится.

Шешковский тяжело вздохнул, припоминая, что первые три года провел в пыточных безвылазно. Дворяне, что в смертоубийствах своих крепостных обличались, косяком пошли, как рыбы на нерест, и мужчины, и женщины. Особенно среди последних ему Дарья Салтыкова запомнилась, родственница фельдмаршала. Молодая, пригожая — а чуть ли не сотню своих крепостных извела. Неимоверной лютости баба!

А на дыбе, с иголками под ногтями, готова была дерьмо есть. В ногах у государя валялась, но пощаду не вымолила — на дюжину кусков тело разрубили и по городам куски мяса отправили, на всеобщее обозрение. И еще один запомнился, выдумщик и забавник. У себя в имении пыточную обустроил, инструменты за границей заказал. Истязал своих крепостных с выдумкой, а потом резолюцию накладывал — «запытать до смерти».

Вот Степан Иванович исполнил указание императора безропотно и в точности — семь дней татя сего мучил, пока тот дух не испустил. Однако, к его превеликому удивлению, всего трех лет хватило, чтоб помещики унялись. И ходатайствовать за них перестали — император таких просителей в имение на пожизненное заключение отправлял или предлагал с пытаемым в подвале местами поменяться — желающих почему-то не находилось.

«Укрывателей» тоже не так и много было — судьи там, предводители дворянства, даже парочка губернаторов. Те за родственников или за мзду немалую старались. Не свезло всем — на вечное поселение таких отправляли в Сибирь, имущество конфисковав, а крестьянам вольную дав. С государем такие штуки не проходили, он ложь моментально определял.