Самодержавный попаданец. Петр Освободитель - Страница 44

Юконский острог

— Твою мать! — взревел разъяренным медведем Григорий, схватился за пистолет, мгновенно отведя пальцами ударник с зажатым скобой куском кремня. Жизнь в этом суровом краю научила бывших петербуржцев вначале хвататься за оружие, а потом думать. Не стыдно зря поднять тревогу и показаться другим заполошным. Намного хуже, если прозеваешь смерть чужую или свою — места здесь дикие, и кровушка в них льется щедро.

Только заорать во весь голос не вышло — душа внутри возопила ревом, знакомым еще по войне с пруссаками. Под Цорндорфом в него целился из пистолета тевтон — он тогда присел, и выпущенная в упор пуля только чиркнула по волосам, сбив шляпу. И сейчас почти такое же ощущение, при котором душа оледеневает…

Он стремительно нагнулся и рванулся в сторону. Бок чуть резануло, но вскользь, а Орлов, растопырив левую руку и даже не развернувшись, правой выстрелил за спину.

— Б-у-х! А-а…

Звук выстрела и хриплый стон раздались почти одновременно. Григорий отбросил сделавший свое дело пистолет и рванул шпагу, только сейчас сумев чуть развернуться вполоборота.

Свистнула сверкающей полосой острая сталь — и тут же руку чуть дернуло, клинок нашел чью-то плоть.

— А-а!

Страшная штука шпага, если она в умелых руках. Колоша он признал сразу по боевой раскраске на роже, его алеуты такую на себя не наносили. Шпага проткнула индейца насквозь, рука не подвела, удар пришелся в грудь. Если бы в живот попал, то колош успел бы приложить его томагавком. А так убийца выронил свое оружие и хрипло застонал, валясь на землю:

— Я-а!

— Хрена!!!

Третий индеец вынырнул сбоку, видно, из-за дома, отчаянно взвыл и взмахнул рукой.

Орлов тут же отпрыгнул — и это его спасло, иначе бы топор раскроил голову. Хороший топор, русский, отточенное железо — не отшлифованная каменюка томагавка, ее сразу признаешь. Голову Григорий сохранил — топор с хрустом вошел в торец бревна.

— А, сукин сын! Получи!

Орлов метнулся вперед и имитировал укол в грудь. Индеец проворно отпрыгнул, и тут же лезвие шпаги хорошо прошлось по бедру. Даже в сумерках отлично было видно, как кровь брызнула во все стороны.

— Алярм! Братцы! Колоши в остроге!

Григорий заорал во всю луженую глотку, не жалея легких. Он знал, что паники не будет, так как каждый из русских первым делом схватится за ружье, которое всегда держали под рукой, а не в привычном по той жизни цейхгаузе.

Тут любая заминка могла кончиться плохо — пока проснешься, добежишь до оружия, колоши, свирепые и ловкие, как угри, своими томагавками не один русский черепок проломят. Ну а если еще и луки в ход пустят, то пиши пропало — прямо робингуды американского пошиба…

— Я-а! У-а!

Подрезанный индеец взмахнул ножом, вот только русский гвардеец, пройдя через многие бои и не одну сотню драк, оказался намного проворнее.

— Держи!

Сталь чмокнула — горло врага было пробито насквозь. Индеец предсмертно захрипел, изо рта хлынула кровь, измалеванное лицо исказилось. Но мгновения оказалось достаточно, чтобы Григорий признал убийцу и взвыл на весь острог утробным криком:

— Измена!!!

Кагул

— Ваше величество! Вы правы! Турки выслали свою конницу против генерала Олица! — Гудович говорил спокойно, даже не повышая голос, а справа доносился громкий гул ожесточенной артиллерийской канонады.

— Надеюсь, Мелиссино их из «мешка» не выпустит. Сотня стволов на полверсты, — Петр хмыкнул и, припомнив крылатое изречение одного советского полководца, слегка его перефразировал: — При таком количестве пушек на полверсты фронта о живой силе противника не спрашивают. Нужно докладывать только о его потерях и продвижении вперед! И еще…

Петр задумался, прошелся, пристально посмотрев на генерала Румянцева — тот не только был номинальным командующим армией, но и имел реальную власть. А потому лишний раз давить на генерала своим положением было вредно — нужно договариваться.

— Ракетные установки лучше не применять, оставить их для обстрела турецкого лагеря. Для османов это станет сюрпризом. Как вы думаете, Петр Александрович?

— Я согласен с вами, государь! А потому указал Олицу на это полчаса тому назад. — Румянцев жестом подозвал к себе одного из адъютантов, что толпились на небольшом отдалении: — Скачи к генералу Мелиссино! Передай ему мой приказ! Ракетные установки не применять. Оставить для обстрела турецкого лагеря! Все три сотни ракет!

Офицер четко козырнул генералу, как бы не обращая внимания на императора, четко повернулся и побежал к лошадям. А от лейб-конвойцев, что стояли еще дальше, немедленно выехали из строя два казака для сопровождения — мало ли что в дороге произойти может.

Петр мысленно хмыкнул — чем хорош настоящий офицер, так тем, что никогда не станет прятаться за вышестоящего командира, прикрываться его именем. Это в его прежней армии многие отцы-командиры, коих «папашками» именуют, поступали так, руководствуясь житейской мудростью — чем больше бумаги, тем чище задница, лишних пинков начальство не даст.

А тут дворяне, и понятия о чести не пустой звук! Стоило начать инициативных офицеров поощрять да с должностей тех снимать, кто «устава аки слепой стены держится», армия сердце ласкать стала! Вот ему бы в свое время в такой послужить! Одна радость на душе!

Петр отвлекся, но краем глаза держал, как гвардия пусть медленно, но неуклонно втягивается в лощину. Приказ был не торопиться — Петр помнил по истории, что скопище янычар ударило по центру и смяло несколько пехотных каре, и только личный пример Румянцева, который повел резерв в контратаку, предотвратил поражение.